Мы с семьей жили в селе Варча в Гулрыпшском районе. Я не помню, как все это началось. Но помню, что была война. Мне было восемь. Мы жили недалеко от моря. Помню, как летели снаряды, как дома рядом крушили, как моя мама накрывала своим телом меня и 4-летнего брата.

Из нашего аэропорта вылетал самолет. Нужно было тихо-тихо добраться до аэропорта, потому что мы не знали, кто зашел в село, кто не зашел… Но мы смогли добраться. Было неимоверно много людей. Большинство – женщины и дети. Мы ждали часов пять-шесть, чтобы сесть в этот самолет. Он был перегружен. Был август, было дико жарко. Помню, на мне было зеленое платье, мне его как раз дядя из Киева привез, так вот, оно было мокрое насквозь. Визги, плач, крик… Самое страшное было, когда мы взлетели. Мы немного пролетели, и мой папа понял, что что-то не в порядке.

Я прибежала домой и увидела, что моего ребенка нет в подвале. Он ушел в соседний дом к бабушке. Когда я зашла в дом, в наш двор упал снаряд и нас накрыло волной. Я упала на ребенка, чтобы защитить его. И это было самое страшное.

Мне было 27. Я была замужем, у меня было трое сыновей. Когда началась война, я помню, как с моря, с суши, отовсюду летали самолеты и сбрасывали бомбы. Мои дети в тот момент были в лагере. Мы жили в очень хорошем месте, в селе Ахали-Киндги, это в Очамчирском районе. Пляж от моего дома был в двух шагах. Там всегда разбивали лагерь, дети приезжали из разных стран. Вот и мои были там же. Как только началась война, я босиком, по дороге сбрасывая с себя шлепанцы, бежала к ним. Потом мы бежали домой, я накрывала их руками. И знаете, где мы спрятались? Позади нашего дома были мандариновый сад и кукурузное поле. Мы спрятались там. О чем я думала, зачем я пряталась за кукурузой, когда сверху бомбили самолеты?

Я перевезла своих детей в Самегрело, а сама вернулась. Мой муж не воевал, но все равно был в штабе. Он не хотел браться за ружье, потому что у него было много родственников абхазов. В кого он должен был стрелять?

В Тбилиси нас поселили в каких-то квартирах, но я потом поехала к родственникам. Было тяжело, не было еды. Шеварднадзе выдавал 3 кг муки и 1 кг сахара. У моего мужа была большая машина, он дальнобойщиком работал. Мы продали ее и 13 сентября 1994 года улетели в Украину. Потому что в Грузии ситуация была очень тяжелая. Денег у нас не было, квартиру нам никто не предоставлял…

У них на предплечье были белые ленты. Мы уже знали, что это русские. Когда они увидели меня, то сказали мне: «Здравствуйте». В этот момент у меня возникло ощущение, что они были очень грязные.

Мои соседи были в шоке. Спрашивали, как я осмелилась, ведь они были вооружены до зубов. Но я не побоялась. Я же должна сказать им правду.

Я спросила их: «Если вы пришли сейчас, чтобы убить нас, скажите, я предупрежу остальных. Мы уйдем, а вы останьтесь». Но один из них сказал: «Оставайтесь. Если вы в нас стрелять не будете, и мы в вас не будем».

Я не поверила. Как только они ушли, через час началась воздушная тревога. За нами пришли машины, которые отвезли нас бомбоубежище. Когда мы вернулись, увидели, что вся территория за моим домом была выгоревшая. Там были выгоревшие российские БТР, украинцы выкопали траншеи в земле и стали там всех закапывать. Мы наблюдали за этим всем издалека…

Мне было 23, когда я в первый раз столкнулась с войной. Я жила близ реки Ингури. После смерти родителей меня приютили родственники. Не помню число, но это был сентябрь. Нас разбудили в три часа ночи. Участковый нашей улицы ходил и будил людей, велел вывозить пожилых, женщин и детей. Меня с детьми моих родственников вывезли первыми. Дядя с тетей вручили мне адрес, куда мы должны были пойти, когда перейдем на другую сторону Ингури. Их мы ждали три дня. Тогда была ужасающая ситуация. Вода в Ингури была поднята, ее пускали тогда с «Ингури ГЭС». А они хотели перейти через реку. Эта река просто сносила людей.

У дяди была какая-то работа в Украине, поэтому спустя девять месяцев пребывания в Зугдидском районе у родственников, мы полетели туда. Сняли там квартиру, прошли курсы языка, интегрировались как могли. Спустя время я вышла замуж в городе Хмельницкий, а мои родные вернулись домой.

Мы думали, что война закончится через неделю-две. У нас были большие надежды, что мы скоро вернемся. В Польше нам помогали как украинцам. Но мне как-то было стыдно идти куда-то за помощью. Мы не хотели сдаваться беженцами, поскольку потом долго не смогли бы вернуться домой. Поэтому я решила вернутся на родину, к родственникам. И моя дочь любит Грузию.

Покидая Украину, у меня словно случилось сильное дежавю. Но мой страх был в два, в три, в тысячу раз больше. Это так, когда у тебя ребенок, дочка. Мы же видели, что делают русские. Они насилуют. Я этого всего боялась. Все матери думали об этом. Когда начинается война, ты сразу начинаешь думать о худшем. Сейчас уже я вижу, что в нашем городе все не так страшно. Я бы вернулась и помогла чем-то. Да и мы должны уехать [из Грузии], потому что уже не справляемся с тратами.

Невозможно подобрать слова, чтобы описать, какие травмы оставляет война. Не одна война. Ты всего боишься, каждого шороха. У тебя нет надежд. Ты не знаешь, что будет завтра. Ребенок не может поступить в магистратуру, теряет работу. Ты не понимаешь, каким будет твое будущее. Но успокаивает только то, что твой город не бомбят. И твой муж жив. Все в порядке.

Я сейчас проговариваю это все, но и как тогда, меня трясет. Моя дочь Кристина всегда хочет домой. Говорит: «Мама, давай вернемся. Все живут, и мы привыкнем. Мы, мама, должны поехать домой». Ей очень сложно. Но мы верим, что победа будет. Потому мы хотим быть там. Мы уехали оттуда в безопасное место. И мне за себя было стыдно, словно я что-то сделала не так... Это беспокоит и мою дочь. Мы очень хотим вернуться…